Давняя любовь

Флугбайль смотрел как парализованный, пред зеницами все толкалось ходуном; «Дьявольский танец», - сообщило нечто в нем, и оба эти словоизвержения стали фантасмагорией кучеряво расчеркнутых рун, как подписание к одноименной старой ксилографии, виденной им единожды у антиквара.

Он не имел возможность отвести взгляда от худых, как у глиста, ног старухи в слазящих тёмных, с зеленым отливом, гольфах; в трепете желал было устремиться к дверям, но смелость покинула его еще прежде, чем он подумал об этом. Прошлое и нынешнее сплелись в нем в некую жуткую реальность, мчать от коей он не имел сил; кто его знает, то или сам он все еще зелен и та, что нынче отплясывает возле него, вдруг превратилась из только что красивой девушки в ужасный скелет с пустым ртом и нагноёнными мятыми очами, то ли ее и его собственная молодость никогда не была и токмо почудилась ему.

Эти уплощенные култышка в заплесневелых останках изборождённых сандалей, каковые ныне вертелись и стучали в такт, - имели возможность ли они являлись теми восхитительными ножками, что давно сводили его с ума?

«Она их веками не перодевает, иначе кожа раскрошилась бы на шматки. Она спит в них, - блеснул клок мнения, властно оттёртый иным: - Как страшно, человек еще при жизни истлевает в невидимом саркофаге Времени».

Два раза он открывал уста и опять, не издав ни звука, закрывал – не издавалось звуков.

– Лизель, –промолвил он все-таки, – Лиза, тебе очень плохо? – Гуляя по кухне, его взгляд заступорился на опустевшей глинянной миски для варева. – Гм. Да. Лизель, в силах ли я тебе чем-нибудь угодить?

В минувшие времена она питалась с фарфора; дрогнув, он опустил взор на грязную подушку – гм, и… и отдыхала на царских ложах.

Не отрывая от обличия ладоней, старуха резко дернула головой. Звонки были ее тугие приглушенные вопли.